Артюшенко Олег Григорьевич
Религиозный садизм, рыцари и сарацины
Если, глядя на карту боевых действий и читая сводки с фронтов, мы будем видеть не только экзотические названия (подумаешь, ещё один кишлак переходит из рук в руки), но и людей, традиции, историю, памятники смыслы... То, возможно, все происходящее в Сирии будет выглядеть иначе. Эта статья просто об ассоциациях и смыслах, которые вспомнились автору при упоминание только одного из населенных пунктов... Кощунство во имя Господа и религиозный садизм всегда зиждется на убежденности в такой своей высшей правоте, которая оправдывает любые злодеяния во имя «благого дела».
Вот уже более несколько лет те из нас, кто интересуется катастрофической гражданской войной в соседнем государстве, ежедневно читают боевые сводки сирийских фронтов. Последний год главным героем этого странного, нарастающего, как камнепад, повествования, является ИГИЛ.
Происходящее в Сирии не может не интересовать меня как израильтянина. Бои идут совсем рядом с нами. ИГИЛ приближается к нашим границам.
В Исламском государстве прежде всего поражают амбиции. Ещё не овладев Сирией и Ираком они уже пытаются прорваться в Ливан. Ливанской армии приходится действовать совместно с Хизбаллой отбивая их атаки.
Сводки, как правило, лаконичны, а те, кто следит за этими событиями несколько лет, уже могут не глядеть на карту. «Интенсивный огонь с воздуха вёлся по позициям террористических группировок исламистов в Маарет Ан-Нумане».
Правописание названий варьируется «Мааррет-эн-Нууман», «Мааррат ан-Нууман » или «Маарет Ан-Нуман», или ещё как-нибудь похоже. Но, как бы не писался — нам это ни о чем не говорит. Подумаешь, ещё один сирийский кишлак, который переходит из рук в руки…
Если бы мы читали не только название, но и знали смыслы, то может быть был бы повод задуматься.
Для человека, который знает не только географию, но и историю понятно, что речь идет о древнейшем городе, который греки называли «Аррой» а крестоносцы «Мааррой». Город, в котором сегодня происходит гуманитарное преступление: ученый-историк Осман Бадави, член сирийского национального совета, после военных столкновений в городе Мааррет-эн-Нууман сообщил о фактах мародерства и грабежа артефактов музея города. Это город, который остался в хрониках крестовых походов как место проявления величайшей, даже для тех страшных времен, жестокости.
Человек же знающий ещё и арабскую литературу и философию вспомнит при упоминание города великого поэта, философа и богослова Абу-ль-Алу аль-Маарри. В жизни он был слеп, как Гомер, и так же зряч в своих писаниях. Ему повезло. Он не дожил до прихода крестоносцев.
Рыцари! Рыцари! Рыцари!
Сегодня часто приходится читать призывы к «Крестовому походу против религиозного фанатизма и варварства». Или призывы к борьбе рыцарства против дикости и жестокости. А ещё о нетерпимости Ислама в сравнении с христианской религией. У человека, знающего историю, это может вызвать только иронию.
У нас превратное представление ни только об Исламе, но и об его исторических врагах. В массовом сознании крестносцы ассоциируются с Ланцелотом и прочими рыцарями Круглого стола короля Артура. Храбрые, отважные, высокие, в блестящих доспехах…
Реальные же рыцари были намного ниже нас ростом. И намного более фанатичны, чем их мусульманские враги.
Саладин, поднимая свое войско, говорил: «Посмотрите на франков! С каким упорством сражаются они за свою религию, тогда как мы, мусульмане, не выказываем никакого рвения в священной войне».
Не было Ланцелота….
Дело было в Будапеште в знаменитом ресторане Ланцелот. Длинный зал, где расставленны огромные деревянные столы и скамьи, стилизован под рыцарское средневековье: вымпелы, щиты, мечи, арбалеты и пр. Потрясающая атмосфера и огромные порциихорошо приготовленого мяса.
Мой приемный сын (тогда 14-летний Мишка) спросил, а похоже ли рыцарское снаряжение и утварь выставленная в зале на то, что реально было у сэра Ланцелота и других средневековых рыцарей короля Артура.
— Не было в Средние века ни Ланцелота, ни рыцарей Круглого стола короля Артура — сказал я на автомате, не отрываясь от меню.
— Ата араста ли эта ялдут (дословно: «Ты испортил мне все детство») — сардонически хмыкнул Мишка.
И потом ещё весь вечер возмущался, как это можно вот так взять и сказать, что не было никакого Артура и Ланцелота.
Я никому не хочу портить детство. Но средневековый Артур и его рыцари (Говейн, Ланцелот и Парцифаль)— персонажи не истории, а мифологии. Если образ Артура, что весьма вероятно, и был вдохновлен историческим персонажем, то о таком персонаже практически ничего не известно.
Так же мифологичен его Круглый стол и рыцари, прославленные циклом о короле Артуре; жена его Гениевра, изменившая Артуру с его вассалом Ланцелотом; волшебник Мерлин, предсказывающий его будущее, от рождения до самой смерти; и, конечно, Грааль, который искали рыцари Круглого стола.
Однако востребованный образ — подобен волшебному мечу Артура, с ним никакие факты и аргументы не могут управится. Эта легенда – воплощение ценностей рыцарства, в том идеальном понимание, в каком они, пройдя сквозь устное народное творчество, куртуазную поэзию, рыцарские романы, романтическую литературу, а в конце концов и через кинематограф, остались в коллективном сознании.
Круглый стол рыцарей – это мировая мечта о равенстве, преломленная в феодальной идеологии. Идеалы храбрости и чести, доблести и служения, любви и благородства… Огромные рыцари на сильных конях в блистающих доспехах.
Недаром слово «рыцарь» — одно из высших комплиментов для идеализированного мужчины.
И только занудам вроде меня время от времени остается повторять, что реальные средневековые рыцари были безграмотными убийцами, насильниками, грабителями и проходимцами.
Та самая Маарра
Переходящий из рук в руки Мааррет-эн-Нууман — это та самая Маарра, которая была захвачена крестоносцами.
Осада и взятие Маарры — одно из самых страшных событий Первого крестового похода, который был чудовищно ужасен.
Крестоносцы шли к Иерусалиму. Пала Антиохия и «все площади города были забиты телами мертвецов, так что никто не мог находиться там из-за сильного зловония». Это вызвало эпидемию
Начались набеги и грабеж окрестностей.
Крестоносцев влекла Марра с её виноградниками, оливковыми рощами и знаменитым мааррским медом. В конце ноября 1098 года пришли тысячи франкских воинов и окружили город.
В Маарре не было армии. Но жители города две недели мужественно отбивались от грозных рыцарей чем попало, вплоть до того, что сбрасывали на осаждающих с городских стен набитые пчёлами ульи. Город был обречен.
Как писал арабский историк Ибн аль-Асир, мусульмане отступили в город, устрашённые и деморализованные, они сочли, что надёжнее всего обороняться, укрывшись в самых высоких зданиях города.
Жители Маары вступили в контакт с Боэмондом, новоявленным князем Антиохии, который возглавлял нападающих. Предводитель франков обещал пощадить жителей, если они прекратят борьбу. Поверив в отчаянии его словам, семьи собрались в домах и подвалах города и провели всю ночь в страхе и ожидании.
Франки пришли на заре. Началась бойня. Точное количество жертв нам неизвестно, но как пишет французский писатель ливанского происхождения Амин Маалуф: «Ужас состоял не столько в числе жертв, сколько в невообразимой судьбе, ожидавшей людей».
По признанию франкского хрониста Радульфа Каенского: «В Маарре наши воины варили взрослых язычников в котлах, детей они насаживали на вертела и поедали, как жаркое».
Об этом же сообщают другие хронисты. Как арабские, так и христанские.
Маара не была так богата, как крестоносцы надеялись. Пищи в городе оказалось для армии недостаточно. Нехватка продовольствия в декабре прогрессировала. Но это явно не было единственной причиной каннибализма «благородных» рыцарей, которые варили взрослых мусульман в котлах, а детей насаживать на вертела, отрезали женские груди и ягодицы… и жарили их на глазах умирающих жертв. Уцелевшие жители окрестностей вспоминали потом, что стали свидетелями поведения, которое нельзя было отнести исключительно на счёт голода. Франки отрыто провозглашали, что пришли,чтобы есть плоть сарацин. Собиравшихся вокруг ночных костров для поедания человеческой добычи, пытались внушить ужас, который должен был распространять впереди войска.
Кощунство во имя Господа и религиозный садизм всегда зиждется на убежденности в такой своей высшей правоте, которая оправдывает любые злодеяния во имя «благого дела».
«События в Маарре немало способствовали возникновению той пропасти между арабами и франками, которая разделила их на долгие века. Но в первый момент население было парализовано страхом и перестало сопротивляться» — пишет Амин Маалуф в книге «Крестовые походы глазами арабов».
Пустыня веры
Самому великому уроженцу Мааррет-эн-Нууман (973—1057) поэту, философу, филологу и богослову Абу-ль-Алу аль-Маарри, повезло. Он умер за 42 года до прихода крестоносцев.
Зачем надежд моих высокий свет погас
И непроглядный мрак не покидает глаз?
Ночь в траурном плаще, настигшая меня,
По красоте своей равна рассвету дня.
Пока вы рыщете по тропам вожделенья,
Полярная звезда стоит в недоуменье.
(перевод Арсения Тарковского)
Уже на четвёртом году жизни аль-Маари потерял зрение из-за оспы. Но слопота не помешала ему получить отменное образование. Слуги ему читали вслух. А после, когда он стал сочинителем и творцом — записывали за ним.
Слепой аль-Маари сумел изучить мусульманское право, богословие, философию, арабскую грамматику и другие отрасли гуманитарных наук, древнюю и современную поэзию. Он овладел всем комплексом знаний, обязательных для образованного мусульманина того времени — эпохи Арабского Ренессанса, который на полтысячелетия опередил европейское Возрождение.
Он опирался сразу на несколько мощных культурных традиций:
«Жизнью клянусь: мне ушедшие завещали незаходящие звезды великой печали».
Великий слепец создал более 30 сочинений различного содержания: стихотворения, трактаты по метрике, грамматике, лексикографии и пр.
Он всегда был готов к одиночеству и общественному осуждению:
«Человек благородный везде отщепенец для своих соплеменников и соплеменниц»
Но времена были сравнительно мягкие.
В дом аль-Маарри стекались почитатели и ученики со всех концов мусульманского мира. Самые образованные люди той эпохи, когда мусульмане строили свою философию и науку на трудах Аристотеля, который был давно забыт в Европе, состояли в переписке с великим слепцом, интересуясь его мнениям по сложным вопросам.
Окружённый толпами учеников, всеобщим уважением, он жил очень скромно, на доходы от уроков. Аскеза его простиралась и на питание — он был убежденным вегетарианцем. Излишки своих доходов передавал нуждающимся.
Философская лирика поэта-мыслителя отличается космической глубиной, насыщена эрудицией и разнообразными реминисценциями из древнеарабских легенд, из Корана и хадисов, античной литературы, вероучений гностиков.
Поэзия аль-Маарри порой склонна к контрастам и парадоксам. Он сталкивает в одном двустишие противоположности: жизнь — смерть, радость — страданье, молодость — старость, греховность — праведность.
Думая о мире, он взвешивал понятия, сопоставлял их сталкивая, добивался смысловой симметрии, выстраивая свой космос на объединении несовместимых начал в единое гармоническое целое.
«А сколько на земле мы видели пророков,
Пытавшихся спасти людей от их пороков.И все они ушли, а наши беды — здесь,
И ваш недужный дух неисцелен поднесь».
Этот великий философ отличался недоверием к любой систематизированной философской доктрине. Аль-Маарри говорил, что ни одно учение не совпадает с ходом реальной жизни.
Перебирая, как четки, различные доктрины, ничего не абсолютизируя, все пропуская через горнило разума и сомнения, он писал стихи о моральном долге человека, о нравственном состоянии общества, о социальной справедливости, об истинной вере, об ошибках правителей, об одиночестве человека во враждебном ему мире, о бессилии перед мировым злом.
Будучи «пленником двойной тюрьмы» — слепоты и добровольного уединения, которое мог себе позволить зажиточный человек, придерживающийся независимых суждений, не готовый просить покровительства у властителей в культурных центрах халифата — он размышлял о «последних вопросах бытия», добре и зле, о тайне жизни и смерти. И старался не кривить душой и не лицемерить.
«Молюсь молитвой лицемера, прости, мой боже!
Но лицемерие и вера — одно и то же.
Порою человек бывает приятен с виду,
А слово молвив, заставляет глотать обиду.
Твердить без веры божье имя и лгать о боге —
Нам с лицемерами такими не по дороге».
Видя истинное благо и религиозное служение только во внутреннем усовершенствовании, в служении людям, в ненасилии, он был непримирим ко лжи, несправедливости, лицемерию и скудоумию. Многое в его творчестве выглядит как весьма пессимистичное пророчество о корыстных демагогах, готовых толкнуть невежественную толпу на кровавые злодеяния.
Будучи правоверным мусульманином, он писал:
«О вы, обман и ложь призвавшие в подмогу!
Поистине, из вас никто не близок Богу»
В «Послание о прощении» он рассказывает о жизни и разговорах в загробном мире поэтов «зиндиков» (вольнодумцев, еретиков), которых якобы помилует Аллах.
Он был уверен, что творцы и созидатели будут прощены Создаателем даже за неверие, а место злодействующив во имя веры — в аду.
«Взгляните на безумства веры: в ее пустыне
узрите мерзость лицемерья и срам гордыни»
Нравственным стержнем его учения было стяжание личного благочестия, но не строгим соблюдением законов ислама, а «воздержанием от совершения зла». Разум для него стоял на более высоком месте, чем вера.
«Два вида есть средь жителей Земли.
Разумные, что веру не нашли.
И те кто обрели основу всех основ,
уверовав, но не нашли мозгов».