Артюшенко Олег Григорьевич
Битва за Ржев
Небольшой ликбез на тему "как советские войска трупами завалили Ржевский выступ" от Бориса Юлина. Не то, чтобы наблюдались какие-то небывалые откровения, но для тех, кто хочет разобраться в том вранье на тему
"трупозаваливания", которое еще со времен Перестройки нагородили вокруг Ржевско-Вяземской операции, будет полезно. Напомнило аналогичные ролики которые в свое время делал Исаев.
Единственно, что странно прозвучало утверждение, что тема Ржевской битвы была поднята несколько лет назад в рамках известного опуса Пивоварова. Все таки и без Пивоварова, эта тема была довольно раскрученной в медийной сфере и различных завываний на тему сошедших с ума немецких пулеметчиках, десантов без парашютов с нескольких километров и миллионов убитых, было немало.
Мне лично тема вскрытия умолчаний и темных страниц Ржевской битвы запомнилась еще в 90х годах, когда в своем труде "Россия. Век XX-й" бывший диссидент, историк Вадим Кожинов, покаявшийся в своих грехах, уделил Ржеву немало внимания.
Вот эта глава "Москва-Ржев-Берлин" http://kozhinov.voskres.ru/hist2/glava3.htmВ ней тогда просто невероятное впечатление произвел один эпизод.
«Семнадцать немцев! Семнадцать пленных! Семнадцать фрицев во главе со своим обер-лейтенантом сдались в плен. Это известие носилось по улице...» И вот сцена допроса пленного:
«Савелов вводил немца.
— Обер-лейтенант Тиль! — отчеканил немец, откинув назад белокурую голову.
Высокий, с непокрытыми волнистыми белокурыми волосами. Настоящий ариец... Он был очень красив и молод и весь непонятно свежий... Я заметила его ногти, выпуклые, с крупными лунками, тщательно обработанные, несмотря на тяжелый быт передовой, на все невзгоды Восточного фронта. И потихоньку убрала свои руки со стола.
— Вы добровольно сдались в плен вместе с вашими солдатами?
— Мы отражали атаки русских в течении двух часов. Когда стало ясно, что наши доты отрезаны, я отдал приказ кончить сопротивление и сдаться...
— Это ведь во времена вашего Старого Фрица* война велась на истощение противника... А сейчас, когда Гитлер ведет войну на истребление, попасть в плен...
— В отношении Фридриха Великого это однобокое суждение,— сухо сказал обер-лейтенант.— Он предвосхитил тактику Наполеона, и он первый применил с великолепным успехом военные операции на уничтожение...»
Допрашивающей переводчице хочется сказать: «Прусская армия настаивает на приоритете в ведении войны на истребление? Что ж, пожалуйста». Но это «обвинение» явно не подействует на обер-лейтенанта. Он с трудом понимает, «чего я добиваюсь от него.
— Война есть война,— сказал наконец».
Далее разведка пытается «использовать немца: подсоединиться к их рации, чтобы он своим немецким, неподдельным, офицерским голосом передавал им ложные команды и сведения». Но обер-лейтенант категорически отказывается, хотя офицер разведки уже расстегивает кобуру револьвера.
«Запавшие синие глаза Тиля смотрели глухо, затравленно...
— Я не хотел бы ожесточать господ русских офицеров, но иначе не могу поступить.,,— выдавил он».
Помимо прочего, это означает, что, даже сдаваясь в плен, враги тогда, в 1942-м, были уверены в своей правоте и в конечной победе. Вот обер-лейтенанта Тиля ведут по сожженной его сотоварищами деревне. «У дотлевающих головешек убиваются, бранятся, греются бабы. Одна пестрая оборванная баба ринулась наперерез, с маху ткнулась кулаком в грудь Тиля, трясется, вопит, в глазах слезы ярости. Осатанело плюнула ему в лицо.
Он только дернул головой и пошел дальше, не утираясь».
Но один раз все-таки вроде бы что-то сдвинулось в этом «арийце». Изба в деревне Лысково, куда привели обер-лейтенанта.
«Хозяйка в измызганной кофтенке сидела притихшая напротив немца, приглядываясь к нему, скрестив руки на груди, сжав тощие плечики, покачиваясь, шмыгая носом». Затем она «сходила за печь, вынесла свою миску с остывшей давно пшенной кашей, поставила на стол и пододвинула миску немцу:
— Ты вон на, поешь,— И, скомкав горсткой пальцев губы, заплакала.
— Послушайте,— всполошенно сказал Тиль.— Чего эта старуха плачет?
— Не знаю... Он немного поел.
— Если можно...— Он взволнованно провел рукой по волнистым расчесанным волосам и стойко сказал: — Если это можно, я предпочел бы правду. Меня расстреляют?
— С чего вы? Тетенька, вы вот плачете, вы немца пожалели и испугали насмерть.
Старуха всхлипнула, высморкалась в конец головного платка.
— Не его. Не-ет. Мне его мать жалко. Она его родила, выхаживала, вырастила такого королевича, в свет отправила. Людям и себе на мученье».
Через некоторое время переводчица спрашивает обер-лейтенанта:
«— Вот у вас на пряжке выбито: "С нами Бог"...
— Да-да, Так принято в вермахте.
— Но ведь Гитлер назвал христианское учение бесхребетным, непригодным для немцев...
— Ну это — традиция. Девиз, если хотите...
— Уж если с кем Бог, так это знаете с кем? С той старухой хозяйкой, что пожалела вас или вашу мать, уж не знаю кого.
— О, старая матка! — с чувством сказал он, едва дав мне договорить.— Это так удивительно... Русская душа...
Бедная причитавшая над ним старуха, оплакав его, отдав ему свою кашу, ошеломила его. Как знать, может и у него есть святая святых, неведомое ему самому... Прежде, до плена, он просто не заметил бы, что эта старуха — живой человек.
Бабу, с ненавистью и отчаянием плюнувшую ему в лицо, мы обходили в нашем теологическом разговоре, хотя и у нее русская, не безбожная душа».
Впрочем, ошеломленность обер-лейтенанта — временное состояние;
«...мне-то казалось, в нем что-то сдвинулось. Нет, все при нем — незыблемый пласт стройных, крепко связанных между собой понятий. Не отягощенный сомнениями, он всякий раз определенно знает, как ему быть»,
И в этом — одна из основ вроде бы непреодолимой силы германской армии. Сцена с заплакавшей старухой может показаться совершенно ненужной, даже нелепой; кстати, один из офицеров разведки зло и грубо высмеивает упоминание о матери обер-лейтенанта.
Но есть в этой сцене нечто, вдруг обнаруживающееся и в поведении самих офицеров разведки. Обер-лейтенанта уже повели на расстрел за отказ сотрудничать, но старший здесь, капитан Москалев, приказывает вернуться;
«— Вот что, пусть он идет. Пусть идет!.. Мы-то ему ничего плохого — пусть идет, покажется им — мы ж его пальцем не тронули, пусть глядят. Переводи! И чтоб передал им; пусть сдаются, а то мы их, гадов, перебьем.— И, ярясь от воодушевления, хрипло; — И чтоб знали! Чтоб зарубили себе! Мы придем в их Германию!..
Свету было уже так мало, что шаг и другой, и немец скрылся от нас, растворившись за стволами деревьев...
Москалев тяжело дышал — вышел из рамок человек, решает не спросись, на свой страх и риск, как Бог на душу положит».
И в плаче старухи, и в неожиданном поступке офицера (не забудем, что речь идет о времени жесточайшего противоборства под Ржевом) по-своему выразилось то зреющее превосходство над врагом, которое в конечном счете определило нашу победу над лучшей в истории (по определению самого Жукова) армией.